Чтобы понять конечное предназначение (Bestimmtheit) философии— не как университетской дисциплины, а как антропологической установки, как способа бытия в мире —, прежде чем спрашивать себя о ее судьбе (Geschick), нам, безусловно, следует обратиться к происхождению самой философии.

Философия, как написал знаменитый итальянский философ Эмануэле Северино, «рождается великой», то есть содержит в своем восходе и рассвете весь горизонт существенных вопросов: каково происхождение вещей (ἀρχή)? Какова их общая основа (ὑποκείμενον)? Какие отношения существуют в вещах между формой (εἶδος), материей (ὕλη) и их соединением (συνόλων)? Индивидуальное предшествует категориальному (καθόλου) или наоборот?

Исходя из того, что между бытием и быть нет разницы, т. е. небытие не есть и никогда не может по опредилению стать бытием, и бытие всегда есть, нужно ли тогда заключать, что множественность вещей, которая нам чудесным образом представляется, составляет чувственный обман (Парменид)? Или, напротив, выступает ли небытие каким-либо образом как отношение различения между сущими (Платон)? Если все становится сущим и потом перестает быть, то является ли основание (οὐσία) колебания (ἐπαμφοτερίζειν) между бытием и небытием сущности несозданным и нерожденным, вечным и безграничным (ἄπειρον)?

Нужно подчеркнуть, что этот горизонт сущностного вопрошания не возникает с греческой философией, а рождается с появлением самого человечества. Человек, будучи в мире (Dasein), может быть определен как то бытие, в сущности которого речь идет о своем собственном бытии (Хайдеггер), то бытие, которое есть вопрошание о своем собственном онтическом основании, то есть у которого уже в своей сущности есть вопрошание о происхождении себя, и, следовательно, непосредственно о своем назначении.

Именно смерть характеризует сущность человека, определяет его способ бытия как предвкушение, его положение и его горизонт ожидания.

Зная в каждом мгновении своей жизни, что он обречен на крайнее ничтожество, человек спрашивает себя о смысле своего собственного существования, о происхождении себя и, следовательно, всех вещей.

Это существенное вопрошание, т. е. вопрошание о сущности, находит первый ответ в мифологическом мышлении: космогонии имеют, собственно, именно эту цель – объяснять мир, происхождение вещей и всего, положение человека в космосе, успокаивая нас, что все имеет цель, смысл.

Но если горизонт сущностного вопрошания возникает вместе с человеком и если миф уже дает каждый ответ на сущностное беспокойство этого вопрошания о сущности самого себя и Целого, то что нового влечет за собой философия? Ответ: истину, или возможность «правдой отогнать боль и смерть» (Эсхил), то есть уверенность в том, что объяснение мира будет нечто необходимое, непротиворечивое и нефидеистичное, а не кое-что случайное.

Философия, таким образом, есть метод, это то знание, которое основывает свои утверждения на логическом непротиворечии, или на той «первоначальной и анаподиктической структуре познания» (Северино), для которой всякое противоречие Истины выступает как непосредственное внутреннее противоречие (ἔλεγχος из закона непротиворечия Аристотеля).

Следовательно, философское знание есть наука, ἐπιστήμη, то есть то, что есть и не может быть движимо мнениями богов и людей. Это «истина от сердца, которое не дрожит» (Парменид), нос лодки (σταμα), который выше (ἐπι-) волнообразного колебания мнений, δόξα.

Но и это знание меркнет, когда человек, придя к самосознанию бытия в фаустовском мире, обнаруживает, что этот закон непротиворечивости, за который он ухватился и в котором связал свою Истину, оказывается господином, связывающим и порабощающим свободу человека и его волю: «Если бы Боги существовали, что бы мне оставалось создать?» (Ницше). Если вечное есть, то это предопределяет то ничто, без чего новое сотворенное не может возникнуть, «но я верю, следовательно, Богов не существует».

Здесь суть вещей и прежде всего человека (Sein) становится задачей (Sollen) уничтожения всякого вечного Существа (Sein), всякого основания, всякого направления, цели, смысла. «Нигилизм — это отсутствие цели, отсутствие причины, отсутствие основания» (Ницше).

Поэтому философия как дисциплина и прежде всего как способ вопрошания об истине вещей, оказывается обреченной на закат в контексте судьбы заката, обволакивающей эпистему, то есть Истину как непротиворечивость, и предназначение эпохи вечности разделяет ту же судьбу. Эпохи вечности – для нас Вторая Эра -, завершенной концом Фаустовской Эры. Предназначение европейской философии на ее закате является так же предназначением всей европейской цивилизации на ее закате, и всего Запада, который падет именно с триумфом или когда весь мир станет как он.

В самом деле, чем заменяется Истина как ἐπιστήμη? В первую очередь, современными научными знаниями, основанными на вероятности и гипотетичности, применяемыми к эффективности деятельности. Здесь человек опирается уже не на миф (Бога), и даже не на Истину и Необходимость, а скорее посвящает себя Технике как демону, способному решить любую проблему с силой, которая становится больше, чем больше человек способен освободиться от оков традиции, истины, вечного, абсолютного, вертикальности, абсолютизируя себя как единственного правителя вещей и всего. Вся современная философия есть разрушение (Ницше), ослабление и горизонтальность (Делез), деконструкция (Деррида), фальсификация (Поппер), болезнь (Фрейд: если с трансцендентальным идеализмом мир бессознательного подчиняется господству (Herrschaft) субъекта – поскольку Не-Я есть внешний Мир как иррациональность или инстинктивность человека – с приходом психоанализа личность раскрывается как антагонистические инстинкты, конститутивно брошенные в структурное безумие непостоянного и всегда гибельного баланса сил).

В настоящее время человеческая мысль рассматривается не что иное, как результат электрических импульсов – для мозга то же самое, что пищеварение для желудка (нейронаука).

Может ли философия вернуться к тому знанию, способному достоверно соответствовать сущностному и изначальному вопрошанию человека? Нет, и именно потому, что сам Человек обречен на закат.

Альберто Яннелли